Красная готика - Страница 16

— Кто его убьет? Враги народа или может немецкие диверсанты? — не без ехидства полюбопытствовал Прошкин, убежденный в незыблемом спокойствии криминальной обстановки в городе Н..

Баев посмотрел на Прошкина как на безнадежного кретина:

— У дедули есть коллекция. Он собрал ее во время своих путешествий по Китаю, Монголии, Непалу. Это уникальные раритеты. Их очень сложно оценить. Он никогда полностью не демонстрировал своего собрания. Только публиковал отдельные описания. Многие даже считают, что описанные объекты — не более чем плод живого воображения ученого. Но это не так. Все описанные предметы действительно существуют. На самом деле ценность представляют так же уникальные рукописи, книги, его полевые записки и зарисовки профессора, карты экспедиций. Да еще и этот идиотизм. Дедушка, знаете ли, всю жизнь коллекционирует карты кладов и сокровищ — разных времен и народов…

Прошкин даже присвистнул. Конечно — карта клада — это тебе не какая-то рукопись или невразумительный раритет — который в состоянии оценить 2–3 высоколобых очкарика, а потому быстро продать такую вещь какому-нибудь обычному уголовнику уже совсем не просто. Карта клада — вещь привлекательная для любого любителя легкой наживы и просто романтически настроенного гражданина. Действительно фон Штерну стоило опасаться за свое имущество, да пожалуй, и за здоровье тоже.

6

Прошкин как всегда ругал себя.

Ругал за то, что позволил Баеву втянуть себя в эту авантюру. Хорошенькое дело! Два майора НКВД, как мальчишки, прячутся на кладбище и смотрят в полевой бинокль. Точнее в бинокль на особняк фон Штерна смотрел Баев, а Прошкин опасливо озирался вокруг, вздрагивая при мысли, что кто-нибудь заметит их наблюдательный пункт в старом склепе. Впрочем, склеп был заброшенным, как и вся эта часть кладбища, а его плотно увитые плющем стены дарили столь ценную в предгрозовой духоте майского дня прохладу.

Баев нервно закусив губы вертел колесико резкости, наконец, побледнев, сдернул бинокль с шеи и протянул Прошкину:

— Посмотрите вы, Прошкин, с кем там дед разводит чайные церемонии — может быть у меня галлюцинации или двоится в глазах от жары?

Прошкин взглянул в тяжелый Цейсовский бинокль:

— Действительно. Чай пьют — в такую жару! С сушками. Ваш дедушка и, — Прошкин осекся и тоже поправил резкость. Нет, ошибки не было. — Ваш дедушка и наш Борменталь. Генирх Францевич. Как его туда занесло?

— Да вот именно как? Как? По какому праву? Его никто не уполномочивал. НИКТО! Ведь он даже не член… — миндалевидные Сашины глаза стали совершенно огромными и наполнились слезами, которые тут же ручьем полились по бескровным от нервного напряжения щекам, Баев предусмотрительно извлек из кармана крахмальный носовой платочек… Прошкин впервые удостоился наблюдать знаменитые Баевские слезы, тем временем Саша продолжал причитать и плакать:

— Он пьет чай с батюшкой моего папеньки! МОЕГО! А меня только за все винят, хотя меня там просто не было, а если бы я там был — все было бы совсем иначе… Он сказал, что я плохо знаю персидский, но я его знаю прекрасно! И как все закончилось… Совершенно посторонний человек — там, а меня туда даже не пускают… — похоже, Баев уже и сам толком не соображал что говорит, у него была самая настоящая истерика.

Силен реветь товарищ Баев, в ужасе думал Прошкин. Сашины причитания звонко отдавались от сводчатых стен склепа, и вполне могли привлечь к любителям семейных тайн нездоровое общественное внимание…

У Прошкина не было детей, а его любимые женщины прыгали с парашютом, ходили в походы на Северный Полюс, лихо штурмовали горне вершины и никогда не плакали, поэтому в распоряжении Прошкина имелся очень ограниченный круг методов борьбы с истерикой. Методов сугубо профессиональных. Самый действенный из этих методов требовал быстро и сильно двинуть гражданина кулаком, а лучше коленом, в солнечное сплетение и немедленно опустить его голову в емкость с водой и подержать там с полминуты. В таком случае у нахлебавшегося воды гражданина охота плакать отпадал на долго… Каждую часть этого метода можно было, конечно с меньшей эффективностью, применить и по отдельности. Но емкости с водой у Прошкина под рукой не было, а двинуть, усевшегося на землю для удобства рева Сашу в дыхалку он мог только ногой. Тоже конечно помогает. Но вот так вот бить коллегу, находящегося в том же звании, уважавший свое ведомство Прошкин, счел неэтичным. Поэтому он просто рывком поднял Баева за плечи, сильно тряхнул, и начал резко и решительно хлестать по щекам.

Он боли и неожиданности Саша мгновенно успокоился и уставился на Прошкина с нескрываемым недоумением, несколько раз глубоко вздохнул, поднял с земли оброненный и совершенно мокрый платок, пригладил волосы, снял несколько сухих травинок с рукава и тихо сказал:

— Вы, Прошкин, с ума сошли. Со мной так нельзя… — расстегнул кобуру и вынул пистолет…

Прошкин оцепенел от ужаса. Вот и все. Сейчас это ненормальный Баев его просто пристрелит. Да вот так возьмет и пристрелит, сперва его — Прошкина, потом из Прошкинского пистолета — фон Штерна и Борменталя… А потом скажет что по счастливой случайности застал на кладбище обезумевшего Прошкина, стреляющего в мирное население…

Но, похоже, Баев пока не вынашивал таких кровожадных планов. Он просто стал поочередно прикладывать холодную рукоятку пистолета к выступившим на его щеках от затрещин Прошкина красным пятнам, и продолжал:

— У меня ведь очень чувствительная кожа! Ну и как я теперь выгляжу! Весь красный как свекла… И зеркало у вас спрашивать — конечно, как у больного — здоровья…