— Безусловное ухудшение, — Борменталь скорбно кивнул, Корнев снова вспотел и полез за платком.
— Вы, Станислав Трофимович, — доносился до Прошкина голос выходившего Круглова, уже из коридора, — тоже будете ответственность за случившееся нести… Да видел уже их работу, и вашу тоже видели! Пусть хотя бы этот проклятущий дом оцепят… По камню перебирают… и знать даже не хочу… не мне, не мне будите докладывать — руководству, лично…
Многочисленные именитые гости направились к выходу, а высокий и решительный мужчина задержался, пользуясь всеобщей суетой, подошел к Саше, наклонился над ним, пожал руку, и даже успел обменяться с больным парой фраз, только потом присоединился к остальным посетителям, покидавшим палату. Корнев вышел вместе со всеми.
Дверь скрипнув закрылась. Шаги стихли в коридоре.
Баев вылез из-под одеяла, потянулся, сел, попрыгал на пружинистом матрасе, взял с тумбочки яблоко, откусил, сунул ноги в тапочки, встал и подошел к окну. Хомичев захихикал почти истерично, а Борменталь тихо присел на пустовавшую соседнюю кровать и стал пить остаток «Боржоми» прямо из бутылки… Действительно — состояние Сашиного здоровья совершенно не поддавалось ни медицинскому контролю ни логическому анализу!
— Сука! Мерзкая лицемерная тварь! — глухо сказал Баев и швырнул огрызок в открытое окно. Прошкин собственными глазами увидал как он звонко стукнулся об переполненный нулями номер отъезжающей машины с высокими руководством. Да, действительно — товарищ Баев никогда не промахивался. Никогда.
Субботский и Прошкин ужинали — если это слово можно применить к процессу заглатывания вареной в мундирах картошки и такого же лихорадочного всасывания томатного сока. Времени на полноценный прием пищи у них не было совершенно: оба заскочили домой буквально на минуту — Прошкин по пути из больницы на совещание к Корневу — тот должен был вот — вот возвратится, а Субботский — хотел переодеться и поесть в перерыве между научными изысканиями.
Ерзая за столом под бременем тяжелых мыслей, Прошкин напряженно прислушивался к шуршанию, исходившему казалось от него самого… Нервная система совершенно расшатана! Его, а не Баева, в пору на курорт отправлять! Но все же — для профилактики шизофрении — похлопал себя по карманам, и обнаружил вполне рациональный источник звука — Сашин рисунок, который он поспешно снял с двери палаты, да так и не успел выбросить. Разгладил смятый листок…
Крупные черты лица, выступающие скулы, длинный нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, залысины на лбу и при этом довольно длинные волосы сзади, неприятно раздвоенный подбородок… Нет — этого человека, или хотя бы просто похожего на него, среди сегодняшних посетителей Александра Дмитриевича не было. Да и вообще, не знаком он Прошину. Отчаявшись идентифицировать личность на портрете он стал разглядывать надпись… Ну вот… Скверно все-таки не иметь серьезного систематического образования. Прав товарищ Корнев, когда Прошкина журит, и заставляет в университет поступить хотя бы заочно! Но, с другой стороны, в стране полным — полно узких специалистов, и один из них как раз сидит, напротив набив рот горячей картошкой!
— Леша, ты латынь в университете учил?
— Угу… — промычал полным ртом Субботский.
— Ну и что эта надпись значит? — Прошкин продемонстрировал Алексею рисунок.
Алексей быстренько запил картошку и протер салфеткой руки, взял портрет и поднес к самым стеклышкам своих очков:
— Нет… Это не латынь… Это напоминает мне французский…
— Напоминает? Ты что же пять лет проучился и до сих пор французского толклом не знаешь? — возмутился Прошкин не получив мгновенного ответа.
— Да начало фразы мне как раз понятно — написано имя «Жак де Моле»… А дальше… Какой-то странный текст для французского… Сейчас в справочнике посмотрю… — он отложил листок и извлек с полки толстенькую книжицу с надписанным не по-русски корешком, потом взял блокнот и что то — прикинул в нем, вытащил французское — русский словарь, и снова взглянул на рисунок, а потом удивленно — на Прошкина.
А что на Прошкина смотреть — можно подумать это он написал! Хотя буквосочетание «Жак де Моле» где-то он слышал, и совсем недавно… Точно слышал — от Феофана, когда про тайные ордена говорили… Был, если верить почтенному старцу, в этих орденах такой деятель. Правда, давненько.
— Странно… — Алексей погрузился в задумчивость.
Прошкин решил блеснуть эрудицией:
— Был ведь такой Жак де Моле — исторический персонаж, в ордене состоял!
— Конечно, был! Кто же сомневается? И в Ордене не просто состоял, а являлся магистром ордена тамплиеров — последним магистром этого легендарного ордена, зафиксированным в его официальной истории. Был сожжен инквизицией в 1314 году — по обвинению в ереси, — быстро, как на экзамене, отчеканил Алексей.
— Может, это он нарисован? — предположил Прошкин.
— Да не важно, что тут нарисовано, важно, что написано! Вот слушай, — Субботский пафосно, как диктор радиовещания продекламировал — Жак де Моле подохнет как собака! — Хотя конечно, учитывая, что эта надпись очень похожа на старофранцузский — то можно и так — перевести — Жак де Моле должен подохнуть как собака! Точнее как порченный или паршивый пес… В любом случае предложение имеет ярко выраженную негативную коннотацию — можно рассматривать его как ругательное, но отнесено оно к будущему времени, с модальностью долженствования…
Прошкин совершенно запутался: