Красная готика - Страница 83

От такой новости Прошкин совершенно опешил. И что бы скрыть эмоции, склонился над столом, вытащил чистый листок и чернильницу с пером, а потом попросил Георгия Владимировича:

— Распишитесь, будьте добры…

— К чему это домашнее расследование — Николай Павлович! — вспылил Борменталь, — можно подумать я какой-то злодей из оперетты! Освидетельствование трупа действительно производилось мной, и подпись тут действительно — моя. Хотя мне совершенно не понятна иррациональная реакция товарища Мазура на содержание этого документа! Уж вы то — Евгений Аверьянович, — или как вас следует теперь величать, — совершенно н-и-к-а-к-о-г-о отношения к этому происшествию не имеете! Да и Николай Павлович в общем-то тоже…

— Вы ошибаетесь — мы оба имеем, и самое непосредственное! Николай Павлович — поверенный товарища Баева, уполномоченный блюсти его интересы! Я же — должностное лицо, да и просто гражданин, в конце концов! И как гражданин я потрясен тем, как вы могли никого не уведомить? — Мазур отодвинул на середину комнаты стул, и совершено следовательским жестом, взяв Борменталя за плечи, резко усадил на него.

— А кого мне, по-вашему, должно было уведомить? Дать объявление в газете «Новости советской медицины»? Написать письмо товарищу Калинину? Бегом бежать в районное НКВД? Да и о чем собственно я бы написать? Что констатировал смерть человеческой особи, причиной которой был рассеянный склероз… Покойного вполне могли звать Дмитрием Алексеевичем, готов допустить даже, что его фамилия была Деев… Ведь у трупов нет привычки представляться патологоанатомам! — в своей обычно ироничной манере попытался оправдаться Борменталь. Такое завидное присутствие духа вызывало настоящее уважение — потому что доктор, неудобно сидевший на стуле среди пустого пространства, был в весьма уязвимой позиции — за спиной у него маячил враждебно настроенный Мазур, а как раз напротив стоял Прошкин — вся эта дислокация сильно напоминала «допрос с пристрастием» в царской охранке. Что бы устранить подобные не допустимые в отношение советского УГБ ассоциации, Прошкин, уже начавший догадываться о подоплеке происходящего, как можно дружелюбнее, обратился, но вовсе не к Борменталю, а к самому Мазуру:

— Евгений Аверьянович, на каком основании вы сделали вывод, что лицо, смерть которого констатировал товарищ Борменталь, не являлось Деевым, Дмитрием Алексеевичем?

— Извольте. У меня есть веские основания для этого! Некогда Дмитрий Алексеевич получил ранение холодным оружием — достаточно серьезное. От этого ранения у него остался шрам — на плече и правой части груди. В протоколе осмотра — он прилагается к заключению о смерти — о шраме ни слова! — дотошный нотариус передал Прошкину протокол осмотра, в котором действительно не было ни слова о шраме, — Но, Георгий Владимирович, как компетентный медицинский специалист не пропустил бы подобной детали при осмотре трупа. А как человек, некогда способствовавший исцелению упомянутой раны, породившей шрам, мог бы сделать выводы об идентичности тела!

— Да и без шрама понятно было, что это не Дмитрий… Во всяком случае, не тот Дмитрий Алексеевич Деев, с которым я имел счастье быть знаком некоторое время, — понуро признался Борменталь, — К тому же, согласитесь, несколько странно, когда тело перевозят для констатации смерти из одной больницы в другую — да еще и в такую, где ни морга, ни патологоанатома нет! Привозят, заметьте, почти через сутки после биологической смерти, да еще и в полной армейской форме командира дивизии…

Прошкин, огорошенный потоком новой информации, хотел по кабинетной привычке присесть прямо на стол, как часто делал во время настоящих допросов, но вспомнил, что сидеть на обеденном столе плохая примета, сулящая неприятности по работе, пододвинул себе второй стул, развернул его спинкой вперед и, наконец, уселся.

— Действительно, Георгий Владимирович, если вы были совершенно уверенны, что этот труп не является трупом комдива Деева, не следовало замалчивать такую важную для многих информацию…

Борменталь одарил Прошкина исполненным глубокого презрения взглядом:

— Товарищ Баева истероидная личность. Классическая стафизагрия, если производить классификацию в соответствии с типами гомеопатических препаратов. Душевный комфорт для подобных персон не достижим в принципе, так что, Николай Павлович, вы совершенно напрасно так сильно печетесь о своем доверителе, или вам приходится наш дражайший Александр Дмитриевич. Будьте совершенно спокойны. Он знает.

— Знает? — усомнился Прошкин.

— Откуда он может знать? — возмутился Мазур.

— От социума. Или по-марксистки выражаясь — от прогрессивной общественности…

Прошкин с трудом подавлял в себе идущее в разрез с законностью желание отвесить доктору-шутнику полновесную оплеуху, и случайно встретившись взглядом с Мазуром, понял, что нотариус борется с тем же, разве что несколько более облагороженным в силу дворянского воспитания, чувством. Поэтому совершенно не удивился бы, извлеки Евгений Аверьянович из объемистой папки старую добрую нагайку. Но нотариус, как того и требовала его профессия, вытащил из паки еще один документ — увесистый, потрепанный со множеством закладок и вклеек том, озаглавленный — «История болезни Деева Дмитрия Алексеевича».

История болезни товарища Деева.

В средине апреля доктора медицины, специалиста в области маниакальных психозов, представляющих социальную опасность, Георгия Владимировича Борменталя пригласил главный врач психиатрической клиники, где он успешно практиковал. И попросил об услуге. Нет — не о личной. Об услуге — главвврач скосил глаза куда-то в сторону потолка, понизил голос и прошептал «компетентным органам». Георгий Владимирович без колебаний согласился — в силу его научной специализации, роль эксперта ему приходилось исполнять регулярно — и в связи с повторяющимися, однотипными насильственными смертями, и при необходимости оценить степень вменяемости задержанных и подозреваемых.